Во время непогоды на постоялом дворе укрывается много путников. В доме душно, жарко, плохо спится. Один из постояльцев замечает, что человека водит ангел, как и его самого когда-то. Путники просят рассказать эту историю.

Имя рассказчика – Марк, воспитан он в старой вере. По профессии Марк – каменщик, и долгое время провел среди старообрядцев в артели Луки Кириллова. Как-то артель строила мост в районе Днепра под управлением англичанина Якова Яковлевича. У работников много икон, особа почитаема из них та, что изображает ангела.

Один из артельщиков, Марей, научился разбивать прочные английские болты, и слава о нем идет по всей округе. К старообрядцам проявляют интерес, и один из них, Пимен, становится вхож в дом одной чиновницы. Женщина просит Пимена за вознаграждение помолиться от ее лица ангелу, чтобы у нее родилась дочь. Пимен молится, и желание женщины вскоре исполняется. Чиновница начинает все чаще и чаще обращаться к артельщику с разными просьбами.

Однажды женщина просит, чтобы у ее мужа была удачной сделка с евреями. Но торговцы обманули чиновника, хотевшего заработать легких денег, и теперь он должен им крупную сумму. Жена чиновника считает, что деньги должен дать Пимен, молитвы которого оказались напрасными. В артели такой суммы нет, и к старообрядцам приходят жандармы и забирают все иконы, а на изображении ангела чиновник от злости ставит сургучную печать.

Старообрядцы решают выкрасть икону с ангелом и подменить ее. Марк и юноша Левонтий отправляются на поиски художника, способного сделать копию. Их цель – найти знаменитого изографа Севастьяна, так как другие мастера, в том числе и московские, не могут справиться с этой работой.

Путники попадают в скит старца Памвы Безгневного. Левонтий умирает, а Марк, испугавшись, бежит. Он находит изографа Севастьяна и приводит в артель. Для проверки художник пишет икону для жены англичанина, а затем создает копию ангельской иконы, на которую англичанка ставит печать.

Во время всенощной старообрядцы крадут свою икону из церкви. Заменить ее копией становится затруднительно: начинается ледоход. Лука Кириллов под пение молитв старообрядцами переходит реку по недостроенной цепи моста. Однако на копии почему-то нет печати: оказывается, жене англичанина было жаль лика ангела, и она сделала печать из бумаги, которая отпала. Архимандрит узнает о попытке обмана, но он возвращает в артель подлинную икону, чему все очень рады, и приглашает старообрядцев воссоединиться с подлинной церковью.

Образ ангельского лика, на который наложена сургучная печать, глубоко символичен. Так все хорошее в человеческой душе «запечатано» суетностью, эгоизмом, пороками. «Распечатать» душу возможно через любовь к ближнему, о которой говорил Христос.

Картинка или рисунок Запечатлённый ангел

Другие пересказы для читательского дневника

• Краткое содержание Куприн Поединок

  Шестая рота заканчивает занятия и офицеры, младшие по званию, пытаются соревноваться, кто ловчее всех срубит чучело из глины. Начинает подпоручик Григорий Ромашов. Он плохо знает дело, поэтому у него ничего не выходит.

• Краткое содержание Мизантроп Мольера

  Главный действующий персонаж Альцест упрекает друга Филинта за дружелюбие к почти незнакомому человеку. По натуре прямолинейный, он не желает общаться с людьми, которые чересчур вежливы со всеми посторонними

• Краткое содержание Синичкин календарь Бианки

  В произведении Виталия Бианки Синичкин календарь повествуется о птичке, которая в силу своей молодости и неопытности пока еще не обзавелась жильем. С утра до вечера синичка Зинька беззаботно перемещалась по городу с места на место

• Краткое содержание Гёте Рейнеке-лис

  В прекрасный праздник Троицы король лесных зверей и птиц лев Нобель созывает своих подданных на пир. На зов короля собираются все птицы и звери кроме Рейнике-лиса. Долгое время он обижал лесных обитателей и теперь не хочет попадаться им на глаза.

• Краткое содержание Аристофан Лисистрата

  Лисистрата с греческого слова переводится как разрушительница войны. Лисистрата является главной героиней пьесы Аристофана. В песье рассказывается о силе и уме женщин, которые остановили войну

Название

В названии повести обыгрывается многозначность слова «запечатленный», причем основное значение - производная от «запеча´тывать» - накладывать печать. Ангел на иконе по сюжету был опечатан сургучной арестантской печатью. Раскрытие символического смысла названия автор вложил в уста персонажа - старца Памвы: «Ангел в душе живет, но запечатлен, а любовь освободит его».

История написания

По утверждению биографа, сына Николая Лескова - Алексея, повесть стала результатом интереса автора к иконописи. В то же время Лесков публикует научные исследования («Об адописных иконах»: «Русский мир» № 192 24 июля 1873; «О русской иконописи»: «Русский мир» № 254, 26 сентября 1873). В повести использован большой объём информации, связанной с иконами. Иконопись в это время находилась в состоянии упадка, поддерживалась, практически, исключительно в старообрядческой среде. Лесков был одним из первых авторов, обративших внимание на иконопись, чем предвосхитил последующее так называемое «открытие иконы».

Первоначально повесть была предложена в журнал С. А. Юрьева «Беседа», но не была принята издателем. Первая публикация состоялась в журнале «Русский вестник» (№ 1 за 1873 год). Концовка произведения была изменена по требованию издателя «Русского вестника» М. Н. Каткова на более «нравоучительную»: старообрядцы признают господство «правящей церкви» и присоединяются к ней.

…вытачивать «Ангелов» по полугода да за 500 р. продавать их - сил не хватает, а условия рынка Вы знаете, как и условия жизни…
Н. Лесков. Собрание сочинений. т. 10, с. 360.

Сюжет

Святыня старообрядческой общины мастеров-каменщиков, работающих на строительстве моста, икона ангела-хранителя строгановских писем была «запеча?тлена» чиновниками и отобрана в «новообрядческий» монастырь. Старообрядцы подменили икону копией, написанной специально приглашённым иконописцем. Для этого один из староверов прошёл с одного берега реки на другой по цепям недостроенного моста во время бурного ледохода.

Краткое содержание повести «Запечатлённый ангел»

На постоялом дворе укрываются от непогоды несколько путников. Один из них утверждает, что «всякого спасённого человека... ангел руководствует», и его самого ангел водил. Последующий рассказ он произносит, стоя на коленях, потому как все случившееся - «дело весьма священное и страшное».

Маркуша, «незначительный человек», рождённый в «старой русской вере», служит каменщиком в артели Луки Кириллова, самой чудной иконой в которой считается изображение ангела. На Днепре артель строит вместе с англичанами каменный мост и три года живёт «мирственным» духом и «преизящество богозданной природы» ощущает. Но после того как невежественный и напоминающий «верблуда» Марой изобретает особенный способ разбивать прочнейшие болты, о староверах идёт слава. Пимен Иванов, который, в отличие от «настоящих степенных староверов», не чуждается общения с чиновниками, встречается с женой «немаловажного лица», которая просит у староверов вымолить ей дочь. Пимен ничего староверам не рассказывает ни об этом, ни о последующих поручениях, но все они исполняются. Расплатившись с Пименом деньгами «на свечи и масло», барыня выражает желание посмотреть на ангела-хранителя, и Пимену приходится обо всем рассказать староверам. Наутро после приезда барыни жена Луки Кириллова, тётка Михайлица, рассказывает, что ночью ангел сошёл с иконы. В это время муж барыни, за которого Пимен «молитвует», получает взятку от «жидов», но те его обманывают и ещё больше отданного назад требуют. Барыня требует этих денег у староверов. Староверы таких денег не имеют, и на их жилище нападают жандармы, «запечатывают» иконы, в том числе и лик ангела, сургучом, увозят и сваливают в подвал. Икона с ангелом приглядывается архиерею, и её ставят в алтаре. Староверы решают хранителя подменить - «скрасть и распечатать», а «к исполнению сей решимости» избирают рассказчика этой повести и благонравного отрока Левонтия.

Между тем по Пимену вдруг «пегота пошла», а на староверов нападает «сугубая тоска», а вместе с ней болезнь глаз, излечить которую сможет только икона-хранительница. Такое благочестие трогает старшего среди англичан Якова Яковлевича, которому Маркуша объясняет, что художник из города не сможет точную копию исполнить, представить «тип лица небожительный». И икона та строгановского рисунка, а он сильно отличается от других писаний. А сегодня «высокого вдохновения тип утрачен» и «в новых школах художества повсеместное растлеяние чувства развито и суете ум повинуется». «Писание не всякому дано уразуметь, и изображённая небесная слава очень при этом помогает о деньгах и всей славе земной думать не иначе как о мерзости перед господом». Сами же староверы молят «христианския кончины живота и доброго ответа на страшном судилище». Англичанин и его жена такими речами настолько растроганы, что дают Маркуше денег, и он с «среброуздым» Левонтием отправляется на поиски изографа.

Доходят они до Москвы, «древлего русского общества преславной царицы», но и ею не утешаются, считая, что старина в Москве не на «добротолюбии и благочестии, а на едином упрямстве» зиждится. А мастера в художестве неаккуратны, все друг перед другом величаются или, «шайками совокупясь», по трактирам вино пьют и своё художество хвалят «с кичливою надменностию». На Маркушу нападает скука, а Левонтий боится, что его «соблазн обдержать может», и изъявляет желание повидать безгневного старца Памву и понять, какова «благодать» господствующей церкви. На все протесты Маркуши о том, что церковные «кофий» пьют и зайцев едят, Левонтий отвечает своей образованностью. Из Москвы путники идут в Суздаль искать изографа Севастьяна, и по дороге, выбранной Маркушей, теряются. Левонтий выглядит больным и отказывается идти. Но появившийся из леса небольшой старичок призывает его встать и ведёт путников в своё жилище. Маркуша понимает, что это и есть Памва безгневный.

Памва выпускает душу из Левонтия, «как голубя из клетки», и отрок умирает. Маркуше нельзя обвинить старца: «неодолим сей человек с таким смирением», но он решает, что «если только в церкви два такие человека есть, то мы пропали, ибо сей весь любовью одушевлён». Когда Маркуша идёт по лесу, ему вновь является Памва и говорит: «Ангел в душе живёт, но запечатлён, а любовь освободит его». Маркуша бежит от старца и встречает изографа Севастьяна, с которым возвращается в артель. Чтобы проверить умение изографа, Яков Яковлевич просит его написать икону своей жене, Севастьян узнает, что англичанка молится о детях, и пишет икону такой тонкостью «мелкоспопического» письма, о которой англичане не слыхивали. Но скопировать портрет англичанки в перстень отказывается, чтобы не «унизить» своего художества.

Яков Яковлевич просит владыку вернуть на время ангела в артель, чтобы позолотить на запечатлённом ангеле ризу и украсить венец. Но архиерей отдаёт лишь ризу. Севастьян объясняет англичанину, что необходима подлинная икона. Тот сначала изографа выгоняет, но потом сам вызывается совершить кражу и договаривается, чтобы, пока всенощная у архиерея идёт, копию написали, старую икону со старой доски сняли, подделок вставили, и Яков Яковлевич смог её опять на окно поставить, как будто ничего не бывало. Англичанин берет с собой сильного духом ковача Мароя, чтобы тот всю вину на себя взял и «смерть претерпел», если староверы обманут. Договор держится на основе «взаимоверья».

На постоялом дворе укрываются от непогоды несколько путников. Один из них утверждает, что «всякого спасённого человека... ангел руководствует», и его самого ангел водил. Последующий рассказ он произносит, стоя на коленях, потому как все случившееся - «дело весьма священное и страшное».

Маркуша, «незначительный человек», рождённый в «старой русской вере», служит каменщиком в артели Луки Кириллова, самой чудной иконой в которой считается изображение ангела. На Днепре артель строит вместе с англичанами каменный мост и три года живёт «мирственным» духом и «преизящество богозданной природы» ощущает. Но после того как невежественный и напоминающий «верблуда» Марой изобретает особенный способ разбивать прочнейшие болты, о староверах идёт слава. Пимен Иванов, который, в отличие от «настоящих степенных староверов», не чуждается общения с чиновниками, встречается с женой «немаловажного лица», которая просит у староверов вымолить ей дочь. Пимен ничего староверам не рассказывает ни об этом, ни о последующих поручениях, но все они исполняются. Расплатившись с Пименом деньгами «на свечи и масло», барыня выражает желание посмотреть на ангела-хранителя, и Пимену приходится обо всем рассказать староверам. Наутро после приезда барыни жена Луки Кириллова, тётка Михайлица, рассказывает, что ночью ангел сошёл с иконы. В это время муж барыни, за которого Пимен «молитвует», получает взятку от «жидов», но те его обманывают и ещё больше отданного назад требуют. Барыня требует этих денег у староверов. Староверы таких денег не имеют, и на их жилище нападают жандармы, «запечатывают» иконы, в том числе и лик ангела, сургучом, увозят и сваливают в подвал. Икона с ангелом приглядывается архиерею, и её ставят в алтаре. Староверы решают хранителя подменить - «скрасть и распечатать», а «к исполнению сей решимости» избирают рассказчика этой повести и благонравного отрока Левонтия.

Между тем по Пимену вдруг «пегота пошла», а на староверов нападает «сугубая тоска», а вместе с ней болезнь глаз, излечить которую сможет только икона-хранительница. Такое благочестие трогает старшего среди англичан Якова Яковлевича, которому Маркуша объясняет, что художник из города не сможет точную копию исполнить, представить «тип лица небожительный». И икона та строгановского рисунка, а он сильно отличается от других писаний. А сегодня «высокого вдохновения тип утрачен» и «в новых школах художества повсеместное растлеяние чувства развито и суете ум повинуется». «Писание не всякому дано уразуметь, и изображённая небесная слава очень при этом помогает о деньгах и всей славе земной думать не иначе как о мерзости перед господом». Сами же староверы молят «христианския кончины живота и доброго ответа на страшном судилище». Англичанин и его жена такими речами настолько растроганы, что дают Маркуше денег, и он с «среброуздым» Левонтием отправляется на поиски изографа.

Доходят они до Москвы, «древлего русского общества преславной царицы», но и ею не утешаются, считая, что старина в Москве не на «добротолюбии и благочестии, а на едином упрямстве» зиждится. А мастера в художестве неаккуратны, все друг перед другом величаются или, «шайками совокупясь», по трактирам вино пьют и своё художество хвалят «с кичливою надменностию». На Маркушу нападает скука, а Левонтий боится, что его «соблазн обдержать может», и изъявляет желание повидать безгневного старца Памву и понять, какова «благодать» господствующей церкви. На все протесты Маркуши о том, что церковные «кофий» пьют и зайцев едят, Левонтий отвечает своей образованностью. Из Москвы путники идут в Суздаль искать изографа Севастьяна, и по дороге, выбранной Маркушей, теряются. Левонтий выглядит больным и отказывается идти. Но появившийся из леса небольшой старичок призывает его встать и ведёт путников в своё жилище. Маркуша понимает, что это и есть Памва безгневный.

Памва выпускает душу из Левонтия, «как голубя из клетки», и отрок умирает. Маркуше нельзя обвинить старца: «неодолим сей человек с таким смирением», но он решает, что «если только в церкви два такие человека есть, то мы пропали, ибо сей весь любовью одушевлён». Когда Маркуша идёт по лесу, ему вновь является Памва и говорит: «Ангел в душе живёт, но запечатлён, а любовь освободит его». Маркуша бежит от старца и встречает изографа Севастьяна, с которым возвращается в артель. Чтобы проверить умение изографа, Яков Яковлевич просит его написать икону своей жене, Севастьян узнает, что англичанка молится о детях, и пишет икону такой тонкостью «мелкоспопического» письма, о которой англичане не слыхивали. Но скопировать портрет англичанки в перстень отказывается, чтобы не «унизить» своего художества.

Яков Яковлевич просит владыку вернуть на время ангела в артель, чтобы позолотить на запечатлённом ангеле ризу и украсить венец. Но архиерей отдаёт лишь ризу. Севастьян объясняет англичанину, что необходима подлинная икона. Тот сначала изографа выгоняет, но потом сам вызывается совершить кражу и договаривается, чтобы, пока всенощная у архиерея идёт, копию написали, старую икону со старой доски сняли, подделок вставили, и Яков Яковлевич смог её опять на окно поставить, как будто ничего не бывало. Англичанин берет с собой сильного духом ковача Мароя, чтобы тот всю вину на себя взял и «смерть претерпел», если староверы обманут. Договор держится на основе «взаимоверья».

«Акция» проходит успешно, но Севастьян отказывается накладывать печать на копию, и это приходится сделать англичанке. В это время трогается лёд, и, чтобы вовремя переправиться на другой берег, Лука, под пение старообрядцев, переходит реку по мостовой цепи. Марой видит над ним свечение и охрану ангелами. На копии иконы исчезает сургуч, и Лука бросается с повинной к архиерею, который отвечает, что староверы «со своего ангела печать плутовством свели, а другой сам с себя её снял и тебя сюда привёл». Прошенные архиереем староверы «тела и крови Спаса за обеднею приобщаются». А вместе с ними и Маркуша, который после встречи со старцем Памвой «имеет влечение воедино одушевиться со всею Русью».

На удивление путников по поводу исчезнувшей печати Маркуша рассказывает, что печать англичанки была бумажной и выпала. Против того, что все случилось обыкновенным манером, староверы не спорят: «все равно, какими путями господь человека взыщет, лишь бы взыскал». Маркуша поздравляет всех с Новым годом и просит прощения Христа ради за себя, невежу.

Дело было о святках, накануне Васильева вечера. Погода разгулялась самая немилостивая. Жесточайшая поземная пурга, из тех, какими бывают славны зимы на степном Заволжье, загнала множество людей в одинокий постоялый двор, стоящий бобылем среди гладкой и необозримой степи. Тут очутились в одной куче дворяне, купцы и крестьяне, русские, и мордва, и чуваши. Соблюдать чины и ранги на таком ночлеге было невозможно: куда ни повернись, везде теснота, одни сушатся, другие греются, третьи ищут хотя маленького местечка, где бы приютиться; по темной, низкой, переполненной народом избе стоит духота и густой пар от мокрого платья. Свободного места нигде не видно: на полатях, на печке, на лавках и даже на грязном земляном полу, везде лежат люди. Хозяин, суровый мужик, не рад был ни гостям, ни наживе. Сердито захлопнув ворота за последними добившимися на двор санями, на которых приехали два купца, он запер двор на замок и, повесив ключ под божницею, твердо молвил:

– Ну, теперь кто хочешь, хоть головой в ворота бейся, не отворю.

Но едва он успел это выговорить и, сняв с себя обширный овчинный тулуп, перекрестился древним большим крестом и приготовился лезть на жаркую печку, как кто-то робкою рукой застучал в стекло.

– Кто там? – окликнул громким и недовольным голосом хозяин.

– Мы, – ответили глухо из-за окна.

– Ну-у, а чего еще надо?

– Пусти, Христа ради, сбились… обмерзли.

– А много ли вас?

– Не много, не много, восемнадцатеро всего, восемнадцатеро, – говорил за окном, заикаясь и щелкая зубами, очевидно совсем перезябший человек.

– Некуда мне вас пустить, вся изба и так народом укладена.

– Пусти хоть малость обогреться!

– А кто же вы такие?

– Извозчики.

– Порожнем или с возами?

– С возами, родной, шкурье везем.

– Шкурье! шкурье везете, да в избу ночевать проситесь. Ну, люди на Руси настают! Пошли прочь!

– А что же им делать? – спросил проезжий, лежавший под медвежьею шубой на верхней лавке.

– Валить шкурье да спать под ним, вот что им делать, – отвечал хозяин и, ругнув еще хорошенько извозчиков, лег недвижимо на печь.

Проезжий из-под медвежьей шубы в тоне весьма энергического протеста выговаривал хозяину на жестокость, но тот не удостоил его замечания ни малейшим ответом. Зато вместо его откликнулся из дальнего угла небольшой рыженький человечек с острою, клином, бородкой.

– Не осуждайте, милостивый государь, хозяина, – заговорил он, – он это с практики берет и внушает правильно – со шкурьем безопасно.

– Да? – отозвался вопросительно проезжий из-под медвежьей шубы.

– Совершенно безопасно-с, и для них это лучше, что он их не пускает.

– Это почему?

– А потому, что они теперь из этого полезную практику для себя получили, а между тем если еще кто беспомощный добьется сюда, ему местечко будет.

– А кого теперь еще понесет черт? – молвила шуба.

– А ты слушай, – отозвался хозяин, – ты не болтай пустых слов. Разве супостат может сюда кого-нибудь прислать, где этакая святыня? Разве ты не видишь, что тут и Спасова икона и Богородичный лик.

– Это верно, – поддержал рыженький человечек. – Всякого спасенного человека не ефиоп ведет, а ангел руководствует.

– А вот я этого не видал, и как мне здесь очень скверно, то и не хочу верить, что меня сюда завел мой ангел, – отвечала словоохотливая шуба.

Хозяин только сердито сплюнул, а рыжачок добродушно молвил, что ангельский путь не всякому зрим и об этом только настоящий практик может получить понятие.

– Вы об этом говорите так, как будто сами вы имели такую практику, – проговорила шуба.

– Да-с, ее и имел.

– Что же это вы видели, что ли, ангела, и он вас водил?

– Да-с, я его и видел, и он меня руководствовал.

– Что вы, шутите или смеетесь?

– Боже меня сохрани таким делом шутить!

– Так что же вы такое именно видели: как вам ангел являлся?

– Это, милостивый государь, целая большая история.

– А знаете ли, что тут уснуть решительно невозможно, и вы бы отлично сделали, если бы теперь рассказали нам эту историю.

– Извольте-с.

– Так рассказывайте, пожалуйста: мы вас слушаем. Но только что же вам там на коленях стоять, вы идите сюда к нам, авось как-нибудь потеснимся и усядемся вместе.

– Нет-с, на этом благодарю-с! Зачем вас стеснять, да и к тому же повесть, которую я пред вами поведу, пристойнее на коленях стоя сказывать, потому что это дело весьма священное и даже страшное.

– Ну как хотите, только скорее сказывайте, как вы могли видеть ангела и что он вам сделал?

– Извольте-с, я начинаю.

– Я, как несомненно можете по мне видеть, человек совсем незначительный, я более ничего, как мужик, и воспитание свое получил по состоянию, самое деревенское. Я не здешний, а дальний, рукомеслом я каменщик, а рожден в старой русской вере. По сиротству моему я сызмальства пошел со своими земляками в отходные работы и работал в разных местах, но все при одной артели, у нашего же крестьянина Луки Кирилова. Этот Лука Кирилов жив по сии дни: он у нас самый первый рядчик. Хозяйство у него было стародавнее, еще от отцов заведено, и он его не расточил, а приумножил и создал себе житницу велику и обильну, но был и есть человек прекрасный и не обидчик. И уж зато куда-куда мы с ним не ходили? Кажется, всю Россию изошли, и нигде я лучше и степеннее его хозяина не видал. И жили мы при нем в самой тихой патриархии, он у нас был и рядчик и по промыслу и по вере наставник. Путь свой на работах мы проходили с ним точно иудеи в своих странствиях пустынных с Моисеем, даже скинию свою при себе имели и никогда с нею не расставались: то есть имели при себе свое «божие благословение». Лука Кирилов страстно любил иконописную святыню, и были у него, милостивые государи, иконы всё самые пречудные, письма самого искусного, древнего, либо настоящего греческого, либо первых новгородских или строгановских изографов. Икона против иконы лучше сияли не столько окладами, как остротою и плавностью предивного художества. Такой возвышенности я уже после нигде не видел!

И что были за во имя разные и Деисусы, и Нерукотворенный Спас с омоченными власы, и преподобные, и мученики, и апостолы, а всего дивнее многоличные иконы с деяниями, каковые, например: Индикт, праздники, Страшный суд, Святцы, Соборы, Отечество, Шестоднев, Целебник, Седмица с предстоящими; Троица с Авраамлиим поклонением у дуба Мамврийского, и, одним словом, всего этого благолепия не изрещи, и таких икон нынче уже нигде не напишут, ни в Москве, ни в Петербурге, ни в Палихове; а о Греции и говорить нечего, так как там эта наука давно затеряна. Любили мы все эту свою святыню страстною любовью, и сообща пред нею святой елей теплили, и на артельный счет лошадь содержали и особую повозку, на которой везли это божие благословение в двух больших коробьях всюду, куда сами шли. Особенно же были при нас две иконы, одна с греческих переводов старых московских царских мастеров: пресвятая владычица в саду молится, а пред ней все древеса кипарисы и олинфы до земли преклоняются; а другая ангел-хранитель, Строганова дела. Изрещи нельзя, что это было за искусство в сих обеих святынях! Глянешь на владычицу, как пред ее чистотою бездушные древеса преклонились, сердце тает и трепещет; глянешь на ангела… радость! Сей ангел воистину был что-то неописуемое. Лик у него, как сейчас вижу, самый светлобожественный и этакий скоропомощный; взор умилен; ушки с тороцами, в знак повсеместного отвсюду слышания; одеянье горит, рясны златыми преиспещрено; доспех пернат, рамена препоясаны; на персях младенческий лик Эмануилев; в правой руке крест, в левой огнепалящий меч. Дивно! дивно!.. Власы на головке кудреваты и русы, с ушей ловились и проведены волосок к волоску иголочкой.

Крылья же пространны и белы как снег, а испод лазурь светлая, перо к перу, и в каждой бородке пера усик к усику. Глянешь на эти крылья, и где твой весь страх денется: молишься «осени», и сейчас весь стишаешь, и в душе станет мир. Вот это была какая икона! И были-с эти два образа для нас все равно что для жидов их святая святых, чудным Веселиила художеством изукрашенная. Все те иконы, о которых я вперед сказал, мы в особой коробье на коне возили, а эти две даже и на воз не поставляли, а носили: владычицу завсегда при себе Луки Кирилова хозяйка Михайлица, а ангелово изображение сам Лука на своей груди сохранял. Был у него такой для сей иконы сделан парчевой кошель на темной пестряди и с пуговицей, а на передней стороне алый крест из настоящего штофу, а вверху пришит толстый зеленый шелковый шнур, чтобы вокруг шеи обвесть. И так икона в сем содержании у Луки на груди всюду, куда мы шли, впереди нас предходила, точно сам ангел нам предшествовал. Идем, бывало, с места на место, на новую работу степями, Лука Кирилов впереди всех нарезным сажнем вместо палочки помахивает, за ним на возу Михайлица с богородичною иконой, а за ними мы все артелью выступаем, а тут в поле травы, цветы по лугам, инде стада пасутся, и свирец на свирели играет… то есть просто сердцу и уму восхищение! Все шло нам прекрасно, и дивная была нам в каждом деле удача: работы всегда находились хорошие; промежду собою у нас было согласие; от домашних приходили всё вести спокойные; и за все это благословляли мы предходящего нам ангела, и с пречудною его иконою, кажется, труднее бы чем с жизнию своею не могли расстаться.